25 марта 1867 года родился итальянский дирижер Артуро Тосканини.  

Артуро Тосканини родился  в Парме в семье портного. Отец его участвовал в национально-освободительной борьбе под знаменами Гарибальди. Музыкальные способности Артуро привели его в консерваторию, где он учился по классу виолончели. А через год после окончания консерватории состоялся дебют. Он дирижировал оперой «Аида» в Рио-де-Жанейро.

Триумфальный успех привлек к имени Тосканини внимание музыкантов и музыкальных деятелей. Вернувшись на родину, молодой дирижер некоторое время работает в Турине, а в конце века возглавляет миланский театр «Ла Скала». Постановки, осуществленные Тосканини в этом оперном центре Европы, приносят ему мировую славу.

А после эмиграции из фашистской Италии руководил Нью-Йоркским филармоническим оркестром и Симфоническим оркестром национального радио США.

Почти семьдесят лет стоял он за пультом, являя миру непревзойденные образцы интерпретации произведений всех времен и народов. Фигура Тосканини стала символом преданности искусству, он был подлинным рыцарем музыки, не знавшим компромиссов в своем стремлении достигнуть идеала.

О Тосканини написано немало страниц и писателями, и музыкантами, и критиками, и журналистами. И все они, определяя основную черту в творческом облике великого дирижера, говорят о его бесконечном стремлении к совершенству. Никогда он не бывал удовлетворен ни собой, ни оркестром. Концертные и театральные залы буквально содрогались от восторженных оваций, в рецензиях его награждали самыми превосходными эпитетами, но для маэстро взыскательным судьей была только его музыкантская совесть, которая не знала успокоенности.

«В его лице, — пишет Стефан Цвейг,— служит внутренней правде произведения искусства один из правдивейших людей нашего времени, служит с такой фанатической преданностью, с такой неумолимой строгостью и одновременно смирением, какое мы вряд ли найдем сегодня в любой другой области творчества.

Без гордости, без высокомерия, без своеволия служит он высшей воле любимого им мастера, служит всеми средствами земного служения: посреднической силой жреца, благочестием верующего, требовательной строгостью учителя и неустанным рвением вечного ученика. В искусстве — таково его нравственное величие, таков его человеческий долг — он признает только совершенное и ничто, кроме совершенного. Все остальное — вполне приемлемое, почти законченное и приблизительное, — не существует для этого упрямого художника, а если и существует, то как нечто глубоко ему враждебное».